Представьте: 200 лет назад, деревня, хозяйка готовит ужин. Приходит её 4-летний сын и начинает канючить: «Хочуу слааденького. Дайте мёёёдуу. Дайте. Дайте. Хочууу.». А у матери ужин не готов, свиньи не кормлены, корова не доена и времени на то, чтобы сказать «нет», а потом держать ребёнка в своих руках, чтобы он выплакался и смирился – нету от слова «совсем». И мать, как до неё делали поколения женщин в её культуре, решает слегка ускорить процесс. Ребёнок получает по попе, плачет от невозможности изменить ситуацию и в итоге смиряется.

Три-четыре раза такого нытья, шлепка и слёз тщетности, и малыш понимает, что он вообще-то может прекрасно обойтись и без сладкого перед ужином. Нет никакой угрозы его существованию. Так рождается психологическая адаптируемость.

В традиционных культурах шлепки никогда не служили для дисциплины, а именно для того, чтобы облегчить ребёнку процесс перехода от злости к слезам. И взрослые понимали, что если слёз нет, то проблемы с этим ребёнком обеспечены.

Но прежде, чем начать пропагандировать шлепки, вспомните, в какой культурной среде рос ребёнок. Он с рождения знал всех, кто о нём заботится, постоянно жил на одном месте, в семье из трёх-четырёх поколений, вся деревня: соседи\родственники, друзья – была его кругом привязанности. Всегда рядом был взрослый (бабушка, тётя) в руках которого можно было найти утешение. Проблем с привязанностью к родителям у ребёнка не было, потому что весь культурный уклад способствовал её укреплению.

Сейчас, в условиях современного образа жизни, как мы всерьёз можем пропагандировать физические наказания? Наши дети растут в постоянно изменяющемся мире. Мы переезжаем с места на место, мы перетусовываем ребёнка от подруги — в школу раннего развития — в садик — к бабушке. У него нет возможности ни к кому и ни к чему толком привязаться. Часто родители – единственные взрослые, к которым привязан ребёнок.

Да, я сама до сих пор могу в сердцах треснуть кого-нибудь из своих тапком по заднице, но мне не придёт в голову гордиться таким методом «воспитания», тем более пропагандировать его. Родители повторяют знакомые им с детства и проверенные поколениями практики взращивания детей, не понимая, что они годились для того образа жизни, и в нынешних условиях эффект от таких практик прямо противоположный. Родители начинают избивать детей, использовать физические наказания в качестве дисциплинарной меры, чтобы изменить поведение. В результате, в условиях и так ослабленных привязанностей, ребёнок возводит вокруг своего внутреннего «я» всё более высокие стены защиты от уязвимости, что делает переход от злости к скорби вообще невозможным. Растёт поколение детей, не способных плакать.

Общий вывод такой: можно и шлёпнуть, если это поможет вашему ребёнку перейти от злости к слезам тщетности и в дальнейшем, к адаптации; и если он комфортно себя чувствует, плача в ваших руках. Но лучше, всё-таки, обозначить невозможность изменений и держать в руках, пока не выплачется.

Держать в руках, имеется ввиду, не обязательно физически, но постоянно подчёркивая, что вы рядом, и сочувствуете ему, хотя и не можете изменить ситуацию. Но часто физическое держание в руках просто безопаснее и для ребёнка и для окружающих.

Комфортно чувствовать себя, плача в ваших руках, тоже не значит, что вы вначале шлёпните его, а он тут же побежит к вам плакаться. Это значит, что если ребёнок хорошо к вам привязан, то при опасностях, огорчениях и обидах вы – первый человек, к которому он приходит жаловаться и утешаться.

Когда развитие идёт по плану, задуманному природой, то к 7 годам ребёнок уже в состоянии психологически приспосабливаться к невозможности изменений, а также более-менее регулировать вспышки агрессии при помощи смешивания чувств.

Ольга Писарик, психолог, работающий по программе Института Ньюфелда (Neufeld Intitute)

Источник